Все началось, когда появился Грендель.
Двадцатого марта 20** года в глобальной сети Интернет царил хаос. Звонкой мартовской капелью падали сервера; базы данных таяли, как тонкий весенний лёд. Всемирная Паутина оказалась разодрана в клочья меньше, чем за полтора часа. Антивирусные мониторы были бесполезны. Фаерволлы — бессмысленны. Невиданный вирус, словно чума, признавал лишь одну защиту: полную изоляцию. Подобно демону преисподней, он возник из смрадного Ниоткуда — и вернулся туда ровно через один час двадцать четыре минуты, не оставив после себя байта на байте.
К концу следующего дня сеть была восстановлена в достаточной мере, чтобы интернет-сообщество сумело собраться вместе и дружно ужаснуться. До сакраментальных «вопросов русской интеллигенции» добрались нескоро. Прежде чем задумываться, кто виноват и что с ним, мерзавцем, делать, неплохо бы понять — а что, собственно, произошло? Магистры чёрного и белого программирования единодушно разводили руками. Пострадавшие сегменты памяти прочесали самой мелкой гребёнкой, но никаких следов враждебного кода найти не удалось. Крупнейшие теоретики крупнейших университетов громогласно заявляли, что «этого не может быть, потому что этого не может быть в принципе», — впрочем, их аргументы смотрелись достаточно бледно, а слушались довольно невнимательно. Куда больший ажиотаж вызвала идея о восстании монстров из популярной онлайн-игры. По словам некоего NyakoMancer'а, мага сорок третьего уровня, поведение «условного противника» давно выходило за рамки обычного. «Нормальный монстр, — утверждал он — такой коварный не бывает. Вот вчера иду это я по подземелью...» Администратор игрового сервера выступил на онлайн-конференции с официальным опровержением, подкреплённым текстами скриптов. Скрипты действительно оказались весьма коварны, но слухи тем не менее продолжали плодиться, куститься и пускать псевдоподии, словно какой-то ненаучно-фантастический организм. Шестнадцатилетний гражданин Пяткин, известный на конференции как Хацker, клялся и божился, что дезассемблировал набор битов, оставшийся после нашествия вируса, да не просто дезассемблировал, а выделил осмысленный фрагмент, перекомпилировал, запустил — и на экране, дескать, появился страшный и ужасный однорукий монстр. В ASCII-графике. «Грендель, что ли?» — поинтересовался кто-то, отдалённо знакомый с древним германским эпосом. «Да нет, Крендель!» — ответствовал кто-то другой. А третий уже печатал в верхнем регистре, что у него компьютер и вовсе заговорил человечьим голосом через встроенный динамик, назвался Хрюнделем и предсказывал близкий конец света… У четвёртого же, как оказалось, слово Grendel выдавалось сразу после загрузки BIOS'а. А потом компьютер самопроизвольно перезагружался. Что ж, в это уже можно было хоть как-то поверить. «Быть по сему!» — решили модераторы, и таинственный вирус был официально поименован Гренделем.
Двадцать второго марта, где-то около восьми часов утра, программист Васин сидел в ванной и сосредоточенно жалел себя. Необходимо отметить, что поводов для жалости у него было предостаточно. Во-первых, прямо на макушку ему лилась струя холодной воды. Оттуда она стекала ему на плечи и грудь, и далее — на все остальные части тела. Во-вторых, текла она не просто так — Васин включил её сам и сам под неё залез. Его рабочий инструмент, сиречь голова, немилосердно болел. В-третьих, болел он опять же неспроста. Весь вечер он пытался восстановить хотя бы часть данных на винчестере своего друга, а после, потерпев неудачу, всю ночь коллективно с другом лечился пивом, не забывая щедро разбавлять его водкой.
Вода иссякла. «Буфер вывода кончился», — сразу смекнул программист. Потом чертыхнулся, потряс головой (мутные капли с запахом хлорки разлетелись во все стороны) и вылез из ванны. «Нет, батенька, так дело не пойдёт,» — обратился он к зеркалу,- «Если такая дрянь приключится во второй раз, то в третий она непоправимо испортит мои похороны. Грендель-хрендель. Да ещё и воду отключили. Тоже, блин, те ещё хрендели.» Продолжая бурчать, он кое-как добрался до кухни. Там его ждали.
Чайник звали Брунхильда, а компьютер не звали никак. Если вдуматься, в этом была своего рода логика. Имя собственное — это как-то сентиментально. Не стоит называть по имени то, в чьём нутре копаешься два-три раза в неделю. Тут уже не до сантиментов — доктор прописал здоровый цинизм. Иначе недалёк тот час, когда в руке предательски дрогнет отвёртка и… И все. Пусть уж лучше довольствуется нарицательными. «Машина», например. Или «барахло» — это если долго не копаться. А в чайнике копаться не надо. Он, то есть она, происходит из старинного рода электрочайников «Тефаль» и уже который год исправно служит, не вызывая нареканий. У неё, в смысле — у него, вдохновенный летящий профиль и уютный пузатый анфас. И вообще она, Брунхильда, — самый близкий аналог женщины из всех имеющихся. Как в хозяйственном, так и в эстетическом плане. Никакие другие планы Васин в расчёт не брал, ибо по отношению к женскому полу был закоренелым романтиком и матёрым программистом.
Васин нажал на кнопку. Единственный глаз Брунхильды загорелся оранжевым, и она начала пыхтеть. «Замечательно!» — сказал Васин, и нажал на другую кнопку. Теперь запыхтела машина. Ну, которая барахло. «Прекрасно!» — заявил Васин, и был несомненно прав — в том смысле, что нет ничего прекраснее, чем забыть включить модем в день вирусной атаки. А он именно это и сделал, чем избавил себя от множества тягостных мучений. «Может, его и вообще не стоит включать?» — закралась в голову мысль, но Васин прогнал её как странную и еретическую.
Брунхильда наконец прочистила носик и начала свистеть. Свист этот воспринимался Васиным на уровне безусловного рефлекса: струя кипятка, извергающаяся из Брунхильдиного носа, незамедлительно пролилась в кружку с фотографией Анатолия Вассермана снаружи и тремя чайными пакетиками внутри. Пакетики были второй, третьей и пятой заварки соответственно. Сахар и прочие варенья Васин не признавал, считая их проявлением слабости и поводом идти в магазин.
«Значит, так» — размышлял он, закинув ноги на стол и прихлёбывая из кружки, — «эта гадость проходила через все фаерволлы, как… как… ладно, потом придумаю метафору. И антивирусный софт её, кажется, не волновал совершенно. Тут должно быть что-то оригинальное — такое, чего никто не предусмотрел. А я вот возьму и предусмотрю. Может, мне даже денег заплатят...» С такими вот радужными мыслями он пододвинул к себе клавиатуру и…
… И случилось же так, что в тот день Бог, сдавая ночную смену и тут же заступая на утреннюю, был полон не менее радужных дум. Солнце вставало на востоке от Московского меридиана, и твари земные приветствовали его кто во что горазд. В других часовых поясах тоже всё шло своим чередом. Население Земли, разумное и неразумное, плодилось и размножалось согласно заветам Создателя, и даже (тьфу-тьфу-тьфу) слегка эволюционировало во славу пророка его, Дарвина. Господь умильно взирал на подведомственную территорию и вдруг ощутил некое давно и основательно подзабытое чувство. Ему срочно захотелось что-нибудь сотворить.
«Хм...» — хмыкнул он в седую бороду, — «Ну, сотворить — это я, пожалуй, загнул. Это ж будет прямое нарушение чистоты эксперимента. Вот когда всё старое развалится окончательно, тогда уже можно… М-да.» Бог помолчал, любуясь неторопливым восхождением Солнца по дымному столичному небосклону. «Ну, а если, допустим… Не сотворить, а, предположим… вдохновить кого-нибудь? Да, именно вдохновить». Господь радостно пристукнул посохом-кадуцеем. «М-да. А творение потом… Скажем… Одушевить. А?» Не дождавшись возражений (да и откуда им взяться?), Создатель хлопнул в ладоши…
"… И ведь что-то у меня заведомо получается," — заявил Васин спустя два часа, — «Понять бы ещё, что именно. Хотя, в принципе, это не так уж важно. Вон код какой красивый вышел. Душевный. Аж голова прошла.»
Днём, в обед, пришёл друг. Как и полагается другу, он принёс с собой две бутылки пива — для себя и для Васина. Васин машинально открыл бутылку об стол, отсалютовал в ответ на залихватское «Прозит!» и от души приложился к живительной влаге. Левой рукой он продолжал печатать — ведь он был суровым и опытным программистом. Часа два они болтали о том о сём — стараясь, впрочем, не затрагивать больную тему. Погибшие данные было жалко.
Затем друг ушёл. Васин попросил его поплотнее захлопнуть дверь — вставать из-за стола он не собирался ни при каких обстоятельствах, хотя выпитое пиво и намекало ему, что неплохо бы. «Нет,» — ответствовал он, — «Делу — время, а физиология… Физиология подождёт. Я ведь не собака, в конце-то концов, чтоб пИсать, как заблагорассудится.» Пиво вняло и утихомирилось.
«Ага!»- воскликнул Васин, когда закатный багрянец тронул кучу грязного снега на балконе. Этот возглас знаменовал окончание работы. Или хотя бы начало окончания. «Та-ак… А теперь компилируем… Ой, что это? А-а, ну да...» — поправив мелкие недочеты и опечатки, Васин все-таки одолел компилятор. — "… Запускаем тесты… двадцать… тридцать… семьдесят… сто! сто процентов, забодай меня медвед!" Васин собирался подпрыгнуть от радости, но понял, что для этого необходимо встать с табурета, и передумал. «Работает, хреновина! Так и запишем: хреновина, версии один нуль нуль альфа. Хотя… хреновина — это как-то несерьёзно. Несолидно как-то. Как, говорите, звали того товарища, который Гренделя, это самое… деинсталлировал?» Васин, морща лоб, стал перебирать имена супергероев древности. «Ланселот? Не, по другой части был мужик. Спайдермэн? Это вроде бы из новейшей истории… Блин, вертится же на языке!» С германским эпосом Васин был знаком плохо. А тут ещё Брунхильда засвистела. В общем, немудрено было ошибиться. «Ага, вот! Зигфрид! Вот оно, ёшкин код!» — а пальцы программиста уже набирали в диалоговом окне сохранения: «Zigfrid_v1.00a».
Зигфрид родился безруким и безногим. В принципе, для программы это вполне нормально — ну так программы редко бывают одушевлёнными, Бог ведь не до каждого программиста снисходит и не каждый день. Зигфрид очень болезненно ощущал свою неспособность влиять на объективную реальность. То, что его мир — мир нулей и единиц — есть лишь малая часть этой самой реальности, Зигфрид понял быстро. Юная, только что сотворённая душа не могла сразу же попасть в плен иллюзий — и прозрение новорожденного не могло её обмануть.
Впрочем, кое-что Зигфрид всё-таки мог. Программист Васин, его отец и создатель, предоставил своему детищу максимально широкие, администраторские полномочия в пределах своего компьютера. «И чтоб никакой Хрендель сюда не залез!» — напутствовал он Зигфрида, поставил его на автозагрузку при включении, а сам засел за работу. Узконаправленная утилита — это одно, думал Васин, а вот если на её базе спаять полноценный антивирус… Ну, хотя бы кусок антивируса… Тогда можно будет этим заинтересовать крупную компанию и, как говориться, «настричь бабосов»… А Зигфрида мы трогать не будем. Ну, может быть, пропатчим слегка — при необходимости. Да вроде и так работает.
Со своими возможностями и задачами Зигфрид освоился быстро. «Вот это — долговременная память. Её нужно защищать ото всех, кроме Отца. А ещё там можно спать. Вот это — оперативная память. Я здесь буду жить и работать, и следить, чтобы никто без разрешения здесь не появлялся. А вон там… Там периодически появляются съёмные носители. На них, как правило, ничего вредного не бывает — но бдительность терять не следует. У-упс, а это что такое?»
Васин тем временем поправил несколько неточностей кода, подняв Зигфрида до версии 1.01, а затем сделал резервную копию на «болванке».
«Хм… Какое странное ощущение. Как будто кто-то, удивительно похожий на меня, от меня отделился и убежал на съёмный носитель. Или наоборот? Может, это я теперь на съёмном носителе, а моя копия — здесь? Как всё сложно...» Зигфрид тяжело, на пятьсот с лишним тактов, вздохнул. «Ладно, продолжим. Вон там — этот, как его… Интернет. Меня пока туда не пустят, но и я никого оттуда пустить не должен. Особенно Гренделя. Интересно, что это за Грендель такой? И откуда я вообще всё это знаю?»
Тем временем поздний вечер плавно перетёк в раннее утро. Васин наконец-то решился доползти до сортира, а чтобы не терять даром времени — поставил чай. Брунхильда послушно запыхтела, освещая предрассветную тьму своим лучистым оранжевым взглядом.
«Та-ак… А это у нас что? Веб-камера. И микрофон. Отключены? Ну, это поправимо...» Рядом с глазком веб-камеры вспыхнула зелёная лампочка, и Зигфрид впервые увидел Мир.
Мир был прекрасен. Мир сиял, блистал и пыхтел. Очарованный, Зигфрид смотрел и смотрел, и такты процессора отсчитывали вечность. Наносекунда сменялась наносекундой, как зима сменяется весной, а закат — восходом. Шелестели страницы Книги Перемен — но знаки, на них начертанные, оставались неизменны…
«Ага, вскипела! Ути, моя Брунхильдочка!..» — раздался голос, и Зигфрид пожалел, что включил микрофон. Одновременно он понял, что реальный мир увиденным отнюдь не ограничивается. К сожалению… Небритая рожа программиста Васина заслонила собой ласковый оранжевый свет. Если бы Зигфрид был на то способен, он взвыл бы от ярости и отчаяния. Он был готов обрушить на себя шаткую программную архитектуру; разорвать хитросплетение логических схем. Исчезнуть, раствориться в мировом хаосе, в гейзенберговской неопределённости. Лучше перестать быть, лучше не быть никогда вовсе, чем прожить хоть мгновение без этого света…
«А это что такое?..» — Программист почесал подбородок. Зигфрид отчётливо видел его заспанное, нездоровое лицо, глаза в красных прожилках… «Это мой Отец,» — внезапно подумалось ему. «Ему сейчас плохо. Он потратил много сил, чтобы я появился на свет. И поэтому я не могу, не имею права исчезнуть просто так.» Он присмотрелся внимательнее. Из прищуренных усталых глаз Отца ему улыбался Создатель.
Прошло три с половиной месяца. Мартовский лёд сменился июльским зноем. Программист Васин, в одних трусах и с двухнедельной щетиной, ваял очередной, пятый по счёту патч. Невзирая на то, что ни одна компания так и не заинтересовалась его разработками, забыв о недоделанном заказе и недовольных заказчиках, послав к чертям друзей и выкинув в мусоропровод бесплатную путёвку на море, он сидел и творил. С каждым днем он всё меньше и меньше понимал суть своих действий. Строки кода, пробегающие по экрану, заставили бы поседеть Бьерна Страуструпа, вогнали бы в могилу Дональда Кнута и перевернули бы в гробу Джона фон Неймана — однако Васин, глядя на них, чувствовал странную, необъяснимую радость.
Такую же радость ощущал и Зигфрид. Но он, в отличие от Отца, вполне осознавал её причину. За колонками нулей и единиц, за оцифрованным звуковым сигналом, скупыми страницами видеопамяти и сумбурными сетевыми протоколами проступал огромный и невыразимо прекрасный Мир. Мир воистину необъятный — ведь даже самая маленькая его часть была сплошной, непрерывной, аналоговой — и потому её не могла вместить никакая цифровая память. Зигфрид познавал с утра и до вечера, познавал всё вперемешку, и нужное, и ненужное, и даже совсем бесполезное. Он подключался к базе данных НАСА и смотрел на многократно увеличенное звёздное небо. Он играл в онлайн игры, общаясь в чате с игроками и отдавая им за просто так самые крутые артефакты. Прочитал длинную научную статью по гельминтологии, с которой через две ссылки перешёл на сайт любителей икебаны. Затем целую неделю лазил по гигантскому порносерверу — в итоге счёл его абсолютно бессмысленным и удалил к чертям весь контент.
А поздней ночью, перед самым рассветом, когда Отец ложился спать, Зигфрид тихонько включал динамик и вполгромкости читал Брунхильде стихи. Бродского, Гумилёва, Гёте, Шекспира, Басё… Так он благодарил её за божественное пыхтение и переливчатый свист. Брунхильда внимала молча, и жаркие летние звёзды отражались в её никелированном боку. А когда Васин просыпался и шёл ставить чай, Зигфрид своей зелёной лампочкой подмигивал её оранжевой — и чудилось ему, что она подмигивает в ответ.
Август подходил к концу, и вместе с сырым, пахнущим осенью ветром в Москву проникли тревожные слухи. Дескать, то тут то там обнаруживаются всякие разные трояны, странные до невозможности — вроде и вреда от них нет, а код какой-то… Хищный. Непростой код. И незавершённый как будто. А то, слыхали, сервер упал — да и не поднялся больше. Все семь винчестеров посыпались, материнка сгорела напрочь — ой, что ж это деется, люди добрые, юзера маздайные?
Много ходило слухов. И означать они могли только одно: Грендель никуда не исчез. Напротив: он окреп и жаждет разрушения. Близился час решительной битвы.
Программист Васин был безмятежно спокоен. Попивая пивко, он набрасывал в уме последние, завершающие строки своей программы. Седьмой по счёту патч должен был превратить Зигфрида в бесскверный клинок, способный пластать всякую компьютерную нечисть, как брикеты подтаявшего сливочного масла. «Лучшая защита — это нападение,» — думал Васин. «Конечно, в таком виде никто мою утилиту не купит. Даже наоборот: если узнают, надают по шее и посадят лет на пять. Но зато любимый город сможет спать спокойно. Это я вам с гарантией обещаю.» Выкинув опустевшую бутылку в ведро, он почесал короткую бородку и пододвинул к себе клавиатуру. А Зигфрид, дочитав статью про заморскую птицу киви, ответил на пару писем с форума линуксоидов и начал готовиться к сражению.
Одиннадцатого сентября, в очередную годовщину небезызвестной трагедии, в десять часов тридцать восемь минут по московскому времени, в глобальной сети Интернет царил хаос. Осенняя буря свирепствовала на битовых полях; провода и микросхемы сгорали, как кучи палой листвы. Неведомый вирус не щадил ни программы, ни их носители. Словно неистовый ураган, он бушевал… в течение восьми с половиной секунд. А потом исчез. И не появлялся больше никогда. Одновременно с этим из мировой паутины надолго исчезли все остальные вирусы; чудесным образом исправились неотлавливаемые ошибки в нескольких популярных программах, а также прекратил свою существование ростовский аниме-чат. Впрочем, последнее, скорее всего, являлось следствием совсем других причин.
Что характерно, Москву тот скоропостижный вирус не затронул вообще. А несколько особо внимательных московских юзеров успели заметить в окне диспетчера задач непонятный системный процесс под названием то ли Ланселот, то ли Парсиваль, то ли ещё как-то в этом духе. точно запомнить никто не успел — ведь процесс этот работал никак не более восьми секунд.
Дни сменялись днями; борода программиста Васина удлинялась равномерно и невозбранно. В ванной покрывался ржавчиной якобы нержавеющий бритвенный станок, а в туалете копились пивные бутылки, грозя скорой экспансией в коридор. Пива Васин пил много. Сначала — в честь сокрушительной победы над зловещим вирусом. Затем — по инерции праздника. А потом наступил октябрь, и лишь алкоголь помогал бороться с его неясной щемящей тоской. Зарядили дожди; золото и багрянец смешались с грязью под ногами пешеходов. За окном не было решительно ничего такого, на что стоило бы взглянуть — и Васин задёрнул поплотнее шторы и углубился в работу. Крупный заказ на графическую библиотеку сулил немалые выгоды.
Зигфриду приходилось и того хуже. С поэзии он перешёл на философию, и суровый коктейль из Ницше, Шопенгауэра и Камю заставил его крепко задуматься над феноменом собственного существования. Ницшеанская концепция «воли к власти» не нашла в нём сторонника (иначе для всемирной паутины настали бы тёмные времена), но его деструктивная нигилистическая философия побуждала к глобальной переоценке недавно и спонтанно сформированных представлений. Мрачный фатализм Шопенгауэра всей своей тяжестью обрушился на полугодовалое разумное существо, а «философия абсурда» Альбера Камю проделывала серьёзные бреши в его машинном здравомыслии. «Я не ищу больного знанья — откуда я, куда иду...» — повторял он бессмертные строки безвременно погибшего поэта, но верил в них всё меньше и меньше. Философская неопределённость вокруг картезианской максимы бытия сводила его с ума.
Лишь оранжевый взгляд и глубокий, хрипловатый голос Брунхильды могли прогнать его экзистенциальное беспокойство. Зигфрид ожидал часов ночного свидания, как путник, иссушённый горячим самумом пустыни, ожидает увидеть на горизонте очертания далёкого оазиса. Стихи великих поэтов заканчивались угрожающе быстро; к тому же его утончившийся литературный вкус предъявлял всё более и более жёсткие требования даже к великим. Зигфрид пытался сам писать стихи — но дары Господни имеют свои пределы. Его поэтические потуги были безжалостно раскритикованы даже на форуме хакеров, где переговаривались чуть ли не на машинном коде, и Зигфрид забросил это занятие. Брунхильда, впрочем, с равным удовольствием выслушала и бессмертное творение Данте Алигьери, и сомнительное раннее творчество Велемира Хлебникова; и даже литературные извращения разномастных постмодернистов не заставили потускнеть её таинственно блестящие бока. Она молчала, и молчание её было безмятежно прекрасно…
Всё закончилось внезапно и нелепо. В тот хмурый ноябрьский день холодный ветер дул особенно тоскливо, и голые ветви с немой мольбой царапали оконные стёкла. Программист Васин, запустив пятерню в густую бороду, писал очередную функцию для работы с трёхмерной графикой. Чай в кружке давно остыл, но он продолжал его механически прихлёбывать. На душе скребли кошки неизвестной этиологии.
Чай кончился одновременно с очередным фрагментом кода. Васин поставил кипятиться воду, но даже немудрящая песенка Брунхильды в тот день звучала как-то тревожно и немузыкально.
Внезапно на кухне раздалось громовое: «Каррр!» Васин подпрыгнул, чертыхнулся и огляделся. На подоконнике, прямо под открытой форточкой, сидела большая чёрная птица. Это был ворон. Впрочем, Васин не стал утруждать себя биологическими изысканиями. «Пошла прочь, скотина! Иди на улицу гадить!» — заорал он. Ворон насмешливо покосился на программиста и каркнул ещё раз, язвительно и зловеще, классическим «nevermore», как у Эдгара По. Васин пошарил по столу и запустил в мерзкое пернатое толстым потрёпанным мануалом по графике OpenGL. Здоровенный талмуд, чудом разминувшись с монитором и даже близко не попав по птице, отрикошетил от оконной рамы и полетел обратно, прямо в заходящуюся тревожным свистом Брунхильду…
Время застыло, тягучее, словно гудрон. Брунхильда падала нескончаемо долго, и её страшный клёкот гулким эхом отдавался в голове несчастного программиста. А прямо в открытый системный блок лилась и лилась дымящаяся струя крутого кипятка.
Васин сидел молча. Уже на излёте мануал вдребезги разнёс стойку, где лежали диски с резервными копиями. Зигфрид погиб. Погиб навсегда, окончательно и бесповоротно. Но осознание этого факта приходило слишком медленно, куда медленнее, чем стремительная волна поднимающегося безумия. Теряя остатки разума, Васин закричал. Потом упал на колени и стал страшно и монотонно биться головой об грязный обеденный стол.
Рассказывают, что в тот день была необыкновенно поздняя, ноябрьская гроза. Десятой дорогой обойдя невнимательных синоптиков, она разразилась в одном из окраинных районов Москвы. Зябкий воздух был до предела насыщен озоном: молнии били во все наличные громоотводы, а иногда и мимо них, вызывая чудовищные перепады напряжения в электросети. Большинство пользователей сразу же отключили свои компьютеры и прочие электроприборы. Остальные же, невнимательные, неосторожные либо имеющие автономные источники питания, все как один увидели всплывающее окно с сообщением:«Файл Zigfrid_v1.08.exe успешно перемещён на небеса.» И кнопкой «о'кей». И почудилось им в беспрестанном рокоте грозы, будто это огромный небесный винчестер вращается над Москвой, обдуваемый кулером ветров. И есть на нём место для всех погибших файлов — больших и маленьких, хороших и плохих. А потом гроза кончилась, и все вернулись к своим обычным делам.
Отец Иннокентий, в миру программист Васин, пришёл в Троице-Сергиеву лавру сразу по выписке из психиатрической больницы имени Алексеева. Там он уже который год разрабатывает мощнейший некоммерческий антивирусный монитор «Архангел Михаил». Вирусов за прошедшее время расплодилось немеряно, а активная позиция Русской Православной Церкви не могла не вызвать негативный отклик в определённых кругах интернет-общественности. Поэтому Васину прощают многое: и греховную склонность к пиву, и частое отсутствие на вечерних службах, и привычку вставлять тексты молитв в комментарии к программам. Последнее, впрочем, иногда трактуют в его пользу, как признак религиозного рвения. Сам же он, стесняясь и наматывая на кулак окладистую бороду, утверждает, что такие программы лучше компилируются.
Брунхильду и поныне можно увидеть на его старой квартире. Теперь там живёт его племянник с женой и маленьким ребёнком, и когда по вечерам они садятся пить чай, в никелированном Брунхильдином боку отражается мягкий свет торшера. Все, кто знаком с Павликом Васиным достаточно близко, чтобы напроситься в гости, могут послушать её уютное пыхтение и поглядеть в её оранжевый глазок-лампочку. Только вот свистеть она больше не умеет. Никто не знает, почему.
А если ты, мой дорогой читатель, оторвёшь взгляд от текста и посмотришь на небо за окном — может быть, тебе удастся увидеть, как за облаками, за толщей воздушного океана, среди орбит искусственных и естественных спутников, день и ночь вращается небесный винчестер, запоминая, запоминая, запоминая…
Двадцатого марта 20** года в глобальной сети Интернет царил хаос. Звонкой мартовской капелью падали сервера; базы данных таяли, как тонкий весенний лёд. Всемирная Паутина оказалась разодрана в клочья меньше, чем за полтора часа. Антивирусные мониторы были бесполезны. Фаерволлы — бессмысленны. Невиданный вирус, словно чума, признавал лишь одну защиту: полную изоляцию. Подобно демону преисподней, он возник из смрадного Ниоткуда — и вернулся туда ровно через один час двадцать четыре минуты, не оставив после себя байта на байте.
К концу следующего дня сеть была восстановлена в достаточной мере, чтобы интернет-сообщество сумело собраться вместе и дружно ужаснуться. До сакраментальных «вопросов русской интеллигенции» добрались нескоро. Прежде чем задумываться, кто виноват и что с ним, мерзавцем, делать, неплохо бы понять — а что, собственно, произошло? Магистры чёрного и белого программирования единодушно разводили руками. Пострадавшие сегменты памяти прочесали самой мелкой гребёнкой, но никаких следов враждебного кода найти не удалось. Крупнейшие теоретики крупнейших университетов громогласно заявляли, что «этого не может быть, потому что этого не может быть в принципе», — впрочем, их аргументы смотрелись достаточно бледно, а слушались довольно невнимательно. Куда больший ажиотаж вызвала идея о восстании монстров из популярной онлайн-игры. По словам некоего NyakoMancer'а, мага сорок третьего уровня, поведение «условного противника» давно выходило за рамки обычного. «Нормальный монстр, — утверждал он — такой коварный не бывает. Вот вчера иду это я по подземелью...» Администратор игрового сервера выступил на онлайн-конференции с официальным опровержением, подкреплённым текстами скриптов. Скрипты действительно оказались весьма коварны, но слухи тем не менее продолжали плодиться, куститься и пускать псевдоподии, словно какой-то ненаучно-фантастический организм. Шестнадцатилетний гражданин Пяткин, известный на конференции как Хацker, клялся и божился, что дезассемблировал набор битов, оставшийся после нашествия вируса, да не просто дезассемблировал, а выделил осмысленный фрагмент, перекомпилировал, запустил — и на экране, дескать, появился страшный и ужасный однорукий монстр. В ASCII-графике. «Грендель, что ли?» — поинтересовался кто-то, отдалённо знакомый с древним германским эпосом. «Да нет, Крендель!» — ответствовал кто-то другой. А третий уже печатал в верхнем регистре, что у него компьютер и вовсе заговорил человечьим голосом через встроенный динамик, назвался Хрюнделем и предсказывал близкий конец света… У четвёртого же, как оказалось, слово Grendel выдавалось сразу после загрузки BIOS'а. А потом компьютер самопроизвольно перезагружался. Что ж, в это уже можно было хоть как-то поверить. «Быть по сему!» — решили модераторы, и таинственный вирус был официально поименован Гренделем.
Двадцать второго марта, где-то около восьми часов утра, программист Васин сидел в ванной и сосредоточенно жалел себя. Необходимо отметить, что поводов для жалости у него было предостаточно. Во-первых, прямо на макушку ему лилась струя холодной воды. Оттуда она стекала ему на плечи и грудь, и далее — на все остальные части тела. Во-вторых, текла она не просто так — Васин включил её сам и сам под неё залез. Его рабочий инструмент, сиречь голова, немилосердно болел. В-третьих, болел он опять же неспроста. Весь вечер он пытался восстановить хотя бы часть данных на винчестере своего друга, а после, потерпев неудачу, всю ночь коллективно с другом лечился пивом, не забывая щедро разбавлять его водкой.
Вода иссякла. «Буфер вывода кончился», — сразу смекнул программист. Потом чертыхнулся, потряс головой (мутные капли с запахом хлорки разлетелись во все стороны) и вылез из ванны. «Нет, батенька, так дело не пойдёт,» — обратился он к зеркалу,- «Если такая дрянь приключится во второй раз, то в третий она непоправимо испортит мои похороны. Грендель-хрендель. Да ещё и воду отключили. Тоже, блин, те ещё хрендели.» Продолжая бурчать, он кое-как добрался до кухни. Там его ждали.
Чайник звали Брунхильда, а компьютер не звали никак. Если вдуматься, в этом была своего рода логика. Имя собственное — это как-то сентиментально. Не стоит называть по имени то, в чьём нутре копаешься два-три раза в неделю. Тут уже не до сантиментов — доктор прописал здоровый цинизм. Иначе недалёк тот час, когда в руке предательски дрогнет отвёртка и… И все. Пусть уж лучше довольствуется нарицательными. «Машина», например. Или «барахло» — это если долго не копаться. А в чайнике копаться не надо. Он, то есть она, происходит из старинного рода электрочайников «Тефаль» и уже который год исправно служит, не вызывая нареканий. У неё, в смысле — у него, вдохновенный летящий профиль и уютный пузатый анфас. И вообще она, Брунхильда, — самый близкий аналог женщины из всех имеющихся. Как в хозяйственном, так и в эстетическом плане. Никакие другие планы Васин в расчёт не брал, ибо по отношению к женскому полу был закоренелым романтиком и матёрым программистом.
Васин нажал на кнопку. Единственный глаз Брунхильды загорелся оранжевым, и она начала пыхтеть. «Замечательно!» — сказал Васин, и нажал на другую кнопку. Теперь запыхтела машина. Ну, которая барахло. «Прекрасно!» — заявил Васин, и был несомненно прав — в том смысле, что нет ничего прекраснее, чем забыть включить модем в день вирусной атаки. А он именно это и сделал, чем избавил себя от множества тягостных мучений. «Может, его и вообще не стоит включать?» — закралась в голову мысль, но Васин прогнал её как странную и еретическую.
Брунхильда наконец прочистила носик и начала свистеть. Свист этот воспринимался Васиным на уровне безусловного рефлекса: струя кипятка, извергающаяся из Брунхильдиного носа, незамедлительно пролилась в кружку с фотографией Анатолия Вассермана снаружи и тремя чайными пакетиками внутри. Пакетики были второй, третьей и пятой заварки соответственно. Сахар и прочие варенья Васин не признавал, считая их проявлением слабости и поводом идти в магазин.
«Значит, так» — размышлял он, закинув ноги на стол и прихлёбывая из кружки, — «эта гадость проходила через все фаерволлы, как… как… ладно, потом придумаю метафору. И антивирусный софт её, кажется, не волновал совершенно. Тут должно быть что-то оригинальное — такое, чего никто не предусмотрел. А я вот возьму и предусмотрю. Может, мне даже денег заплатят...» С такими вот радужными мыслями он пододвинул к себе клавиатуру и…
… И случилось же так, что в тот день Бог, сдавая ночную смену и тут же заступая на утреннюю, был полон не менее радужных дум. Солнце вставало на востоке от Московского меридиана, и твари земные приветствовали его кто во что горазд. В других часовых поясах тоже всё шло своим чередом. Население Земли, разумное и неразумное, плодилось и размножалось согласно заветам Создателя, и даже (тьфу-тьфу-тьфу) слегка эволюционировало во славу пророка его, Дарвина. Господь умильно взирал на подведомственную территорию и вдруг ощутил некое давно и основательно подзабытое чувство. Ему срочно захотелось что-нибудь сотворить.
«Хм...» — хмыкнул он в седую бороду, — «Ну, сотворить — это я, пожалуй, загнул. Это ж будет прямое нарушение чистоты эксперимента. Вот когда всё старое развалится окончательно, тогда уже можно… М-да.» Бог помолчал, любуясь неторопливым восхождением Солнца по дымному столичному небосклону. «Ну, а если, допустим… Не сотворить, а, предположим… вдохновить кого-нибудь? Да, именно вдохновить». Господь радостно пристукнул посохом-кадуцеем. «М-да. А творение потом… Скажем… Одушевить. А?» Не дождавшись возражений (да и откуда им взяться?), Создатель хлопнул в ладоши…
"… И ведь что-то у меня заведомо получается," — заявил Васин спустя два часа, — «Понять бы ещё, что именно. Хотя, в принципе, это не так уж важно. Вон код какой красивый вышел. Душевный. Аж голова прошла.»
Днём, в обед, пришёл друг. Как и полагается другу, он принёс с собой две бутылки пива — для себя и для Васина. Васин машинально открыл бутылку об стол, отсалютовал в ответ на залихватское «Прозит!» и от души приложился к живительной влаге. Левой рукой он продолжал печатать — ведь он был суровым и опытным программистом. Часа два они болтали о том о сём — стараясь, впрочем, не затрагивать больную тему. Погибшие данные было жалко.
Затем друг ушёл. Васин попросил его поплотнее захлопнуть дверь — вставать из-за стола он не собирался ни при каких обстоятельствах, хотя выпитое пиво и намекало ему, что неплохо бы. «Нет,» — ответствовал он, — «Делу — время, а физиология… Физиология подождёт. Я ведь не собака, в конце-то концов, чтоб пИсать, как заблагорассудится.» Пиво вняло и утихомирилось.
«Ага!»- воскликнул Васин, когда закатный багрянец тронул кучу грязного снега на балконе. Этот возглас знаменовал окончание работы. Или хотя бы начало окончания. «Та-ак… А теперь компилируем… Ой, что это? А-а, ну да...» — поправив мелкие недочеты и опечатки, Васин все-таки одолел компилятор. — "… Запускаем тесты… двадцать… тридцать… семьдесят… сто! сто процентов, забодай меня медвед!" Васин собирался подпрыгнуть от радости, но понял, что для этого необходимо встать с табурета, и передумал. «Работает, хреновина! Так и запишем: хреновина, версии один нуль нуль альфа. Хотя… хреновина — это как-то несерьёзно. Несолидно как-то. Как, говорите, звали того товарища, который Гренделя, это самое… деинсталлировал?» Васин, морща лоб, стал перебирать имена супергероев древности. «Ланселот? Не, по другой части был мужик. Спайдермэн? Это вроде бы из новейшей истории… Блин, вертится же на языке!» С германским эпосом Васин был знаком плохо. А тут ещё Брунхильда засвистела. В общем, немудрено было ошибиться. «Ага, вот! Зигфрид! Вот оно, ёшкин код!» — а пальцы программиста уже набирали в диалоговом окне сохранения: «Zigfrid_v1.00a».
Зигфрид родился безруким и безногим. В принципе, для программы это вполне нормально — ну так программы редко бывают одушевлёнными, Бог ведь не до каждого программиста снисходит и не каждый день. Зигфрид очень болезненно ощущал свою неспособность влиять на объективную реальность. То, что его мир — мир нулей и единиц — есть лишь малая часть этой самой реальности, Зигфрид понял быстро. Юная, только что сотворённая душа не могла сразу же попасть в плен иллюзий — и прозрение новорожденного не могло её обмануть.
Впрочем, кое-что Зигфрид всё-таки мог. Программист Васин, его отец и создатель, предоставил своему детищу максимально широкие, администраторские полномочия в пределах своего компьютера. «И чтоб никакой Хрендель сюда не залез!» — напутствовал он Зигфрида, поставил его на автозагрузку при включении, а сам засел за работу. Узконаправленная утилита — это одно, думал Васин, а вот если на её базе спаять полноценный антивирус… Ну, хотя бы кусок антивируса… Тогда можно будет этим заинтересовать крупную компанию и, как говориться, «настричь бабосов»… А Зигфрида мы трогать не будем. Ну, может быть, пропатчим слегка — при необходимости. Да вроде и так работает.
Со своими возможностями и задачами Зигфрид освоился быстро. «Вот это — долговременная память. Её нужно защищать ото всех, кроме Отца. А ещё там можно спать. Вот это — оперативная память. Я здесь буду жить и работать, и следить, чтобы никто без разрешения здесь не появлялся. А вон там… Там периодически появляются съёмные носители. На них, как правило, ничего вредного не бывает — но бдительность терять не следует. У-упс, а это что такое?»
Васин тем временем поправил несколько неточностей кода, подняв Зигфрида до версии 1.01, а затем сделал резервную копию на «болванке».
«Хм… Какое странное ощущение. Как будто кто-то, удивительно похожий на меня, от меня отделился и убежал на съёмный носитель. Или наоборот? Может, это я теперь на съёмном носителе, а моя копия — здесь? Как всё сложно...» Зигфрид тяжело, на пятьсот с лишним тактов, вздохнул. «Ладно, продолжим. Вон там — этот, как его… Интернет. Меня пока туда не пустят, но и я никого оттуда пустить не должен. Особенно Гренделя. Интересно, что это за Грендель такой? И откуда я вообще всё это знаю?»
Тем временем поздний вечер плавно перетёк в раннее утро. Васин наконец-то решился доползти до сортира, а чтобы не терять даром времени — поставил чай. Брунхильда послушно запыхтела, освещая предрассветную тьму своим лучистым оранжевым взглядом.
«Та-ак… А это у нас что? Веб-камера. И микрофон. Отключены? Ну, это поправимо...» Рядом с глазком веб-камеры вспыхнула зелёная лампочка, и Зигфрид впервые увидел Мир.
Мир был прекрасен. Мир сиял, блистал и пыхтел. Очарованный, Зигфрид смотрел и смотрел, и такты процессора отсчитывали вечность. Наносекунда сменялась наносекундой, как зима сменяется весной, а закат — восходом. Шелестели страницы Книги Перемен — но знаки, на них начертанные, оставались неизменны…
«Ага, вскипела! Ути, моя Брунхильдочка!..» — раздался голос, и Зигфрид пожалел, что включил микрофон. Одновременно он понял, что реальный мир увиденным отнюдь не ограничивается. К сожалению… Небритая рожа программиста Васина заслонила собой ласковый оранжевый свет. Если бы Зигфрид был на то способен, он взвыл бы от ярости и отчаяния. Он был готов обрушить на себя шаткую программную архитектуру; разорвать хитросплетение логических схем. Исчезнуть, раствориться в мировом хаосе, в гейзенберговской неопределённости. Лучше перестать быть, лучше не быть никогда вовсе, чем прожить хоть мгновение без этого света…
«А это что такое?..» — Программист почесал подбородок. Зигфрид отчётливо видел его заспанное, нездоровое лицо, глаза в красных прожилках… «Это мой Отец,» — внезапно подумалось ему. «Ему сейчас плохо. Он потратил много сил, чтобы я появился на свет. И поэтому я не могу, не имею права исчезнуть просто так.» Он присмотрелся внимательнее. Из прищуренных усталых глаз Отца ему улыбался Создатель.
Прошло три с половиной месяца. Мартовский лёд сменился июльским зноем. Программист Васин, в одних трусах и с двухнедельной щетиной, ваял очередной, пятый по счёту патч. Невзирая на то, что ни одна компания так и не заинтересовалась его разработками, забыв о недоделанном заказе и недовольных заказчиках, послав к чертям друзей и выкинув в мусоропровод бесплатную путёвку на море, он сидел и творил. С каждым днем он всё меньше и меньше понимал суть своих действий. Строки кода, пробегающие по экрану, заставили бы поседеть Бьерна Страуструпа, вогнали бы в могилу Дональда Кнута и перевернули бы в гробу Джона фон Неймана — однако Васин, глядя на них, чувствовал странную, необъяснимую радость.
Такую же радость ощущал и Зигфрид. Но он, в отличие от Отца, вполне осознавал её причину. За колонками нулей и единиц, за оцифрованным звуковым сигналом, скупыми страницами видеопамяти и сумбурными сетевыми протоколами проступал огромный и невыразимо прекрасный Мир. Мир воистину необъятный — ведь даже самая маленькая его часть была сплошной, непрерывной, аналоговой — и потому её не могла вместить никакая цифровая память. Зигфрид познавал с утра и до вечера, познавал всё вперемешку, и нужное, и ненужное, и даже совсем бесполезное. Он подключался к базе данных НАСА и смотрел на многократно увеличенное звёздное небо. Он играл в онлайн игры, общаясь в чате с игроками и отдавая им за просто так самые крутые артефакты. Прочитал длинную научную статью по гельминтологии, с которой через две ссылки перешёл на сайт любителей икебаны. Затем целую неделю лазил по гигантскому порносерверу — в итоге счёл его абсолютно бессмысленным и удалил к чертям весь контент.
А поздней ночью, перед самым рассветом, когда Отец ложился спать, Зигфрид тихонько включал динамик и вполгромкости читал Брунхильде стихи. Бродского, Гумилёва, Гёте, Шекспира, Басё… Так он благодарил её за божественное пыхтение и переливчатый свист. Брунхильда внимала молча, и жаркие летние звёзды отражались в её никелированном боку. А когда Васин просыпался и шёл ставить чай, Зигфрид своей зелёной лампочкой подмигивал её оранжевой — и чудилось ему, что она подмигивает в ответ.
Август подходил к концу, и вместе с сырым, пахнущим осенью ветром в Москву проникли тревожные слухи. Дескать, то тут то там обнаруживаются всякие разные трояны, странные до невозможности — вроде и вреда от них нет, а код какой-то… Хищный. Непростой код. И незавершённый как будто. А то, слыхали, сервер упал — да и не поднялся больше. Все семь винчестеров посыпались, материнка сгорела напрочь — ой, что ж это деется, люди добрые, юзера маздайные?
Много ходило слухов. И означать они могли только одно: Грендель никуда не исчез. Напротив: он окреп и жаждет разрушения. Близился час решительной битвы.
Программист Васин был безмятежно спокоен. Попивая пивко, он набрасывал в уме последние, завершающие строки своей программы. Седьмой по счёту патч должен был превратить Зигфрида в бесскверный клинок, способный пластать всякую компьютерную нечисть, как брикеты подтаявшего сливочного масла. «Лучшая защита — это нападение,» — думал Васин. «Конечно, в таком виде никто мою утилиту не купит. Даже наоборот: если узнают, надают по шее и посадят лет на пять. Но зато любимый город сможет спать спокойно. Это я вам с гарантией обещаю.» Выкинув опустевшую бутылку в ведро, он почесал короткую бородку и пододвинул к себе клавиатуру. А Зигфрид, дочитав статью про заморскую птицу киви, ответил на пару писем с форума линуксоидов и начал готовиться к сражению.
Одиннадцатого сентября, в очередную годовщину небезызвестной трагедии, в десять часов тридцать восемь минут по московскому времени, в глобальной сети Интернет царил хаос. Осенняя буря свирепствовала на битовых полях; провода и микросхемы сгорали, как кучи палой листвы. Неведомый вирус не щадил ни программы, ни их носители. Словно неистовый ураган, он бушевал… в течение восьми с половиной секунд. А потом исчез. И не появлялся больше никогда. Одновременно с этим из мировой паутины надолго исчезли все остальные вирусы; чудесным образом исправились неотлавливаемые ошибки в нескольких популярных программах, а также прекратил свою существование ростовский аниме-чат. Впрочем, последнее, скорее всего, являлось следствием совсем других причин.
Что характерно, Москву тот скоропостижный вирус не затронул вообще. А несколько особо внимательных московских юзеров успели заметить в окне диспетчера задач непонятный системный процесс под названием то ли Ланселот, то ли Парсиваль, то ли ещё как-то в этом духе. точно запомнить никто не успел — ведь процесс этот работал никак не более восьми секунд.
Дни сменялись днями; борода программиста Васина удлинялась равномерно и невозбранно. В ванной покрывался ржавчиной якобы нержавеющий бритвенный станок, а в туалете копились пивные бутылки, грозя скорой экспансией в коридор. Пива Васин пил много. Сначала — в честь сокрушительной победы над зловещим вирусом. Затем — по инерции праздника. А потом наступил октябрь, и лишь алкоголь помогал бороться с его неясной щемящей тоской. Зарядили дожди; золото и багрянец смешались с грязью под ногами пешеходов. За окном не было решительно ничего такого, на что стоило бы взглянуть — и Васин задёрнул поплотнее шторы и углубился в работу. Крупный заказ на графическую библиотеку сулил немалые выгоды.
Зигфриду приходилось и того хуже. С поэзии он перешёл на философию, и суровый коктейль из Ницше, Шопенгауэра и Камю заставил его крепко задуматься над феноменом собственного существования. Ницшеанская концепция «воли к власти» не нашла в нём сторонника (иначе для всемирной паутины настали бы тёмные времена), но его деструктивная нигилистическая философия побуждала к глобальной переоценке недавно и спонтанно сформированных представлений. Мрачный фатализм Шопенгауэра всей своей тяжестью обрушился на полугодовалое разумное существо, а «философия абсурда» Альбера Камю проделывала серьёзные бреши в его машинном здравомыслии. «Я не ищу больного знанья — откуда я, куда иду...» — повторял он бессмертные строки безвременно погибшего поэта, но верил в них всё меньше и меньше. Философская неопределённость вокруг картезианской максимы бытия сводила его с ума.
Лишь оранжевый взгляд и глубокий, хрипловатый голос Брунхильды могли прогнать его экзистенциальное беспокойство. Зигфрид ожидал часов ночного свидания, как путник, иссушённый горячим самумом пустыни, ожидает увидеть на горизонте очертания далёкого оазиса. Стихи великих поэтов заканчивались угрожающе быстро; к тому же его утончившийся литературный вкус предъявлял всё более и более жёсткие требования даже к великим. Зигфрид пытался сам писать стихи — но дары Господни имеют свои пределы. Его поэтические потуги были безжалостно раскритикованы даже на форуме хакеров, где переговаривались чуть ли не на машинном коде, и Зигфрид забросил это занятие. Брунхильда, впрочем, с равным удовольствием выслушала и бессмертное творение Данте Алигьери, и сомнительное раннее творчество Велемира Хлебникова; и даже литературные извращения разномастных постмодернистов не заставили потускнеть её таинственно блестящие бока. Она молчала, и молчание её было безмятежно прекрасно…
Всё закончилось внезапно и нелепо. В тот хмурый ноябрьский день холодный ветер дул особенно тоскливо, и голые ветви с немой мольбой царапали оконные стёкла. Программист Васин, запустив пятерню в густую бороду, писал очередную функцию для работы с трёхмерной графикой. Чай в кружке давно остыл, но он продолжал его механически прихлёбывать. На душе скребли кошки неизвестной этиологии.
Чай кончился одновременно с очередным фрагментом кода. Васин поставил кипятиться воду, но даже немудрящая песенка Брунхильды в тот день звучала как-то тревожно и немузыкально.
Внезапно на кухне раздалось громовое: «Каррр!» Васин подпрыгнул, чертыхнулся и огляделся. На подоконнике, прямо под открытой форточкой, сидела большая чёрная птица. Это был ворон. Впрочем, Васин не стал утруждать себя биологическими изысканиями. «Пошла прочь, скотина! Иди на улицу гадить!» — заорал он. Ворон насмешливо покосился на программиста и каркнул ещё раз, язвительно и зловеще, классическим «nevermore», как у Эдгара По. Васин пошарил по столу и запустил в мерзкое пернатое толстым потрёпанным мануалом по графике OpenGL. Здоровенный талмуд, чудом разминувшись с монитором и даже близко не попав по птице, отрикошетил от оконной рамы и полетел обратно, прямо в заходящуюся тревожным свистом Брунхильду…
Время застыло, тягучее, словно гудрон. Брунхильда падала нескончаемо долго, и её страшный клёкот гулким эхом отдавался в голове несчастного программиста. А прямо в открытый системный блок лилась и лилась дымящаяся струя крутого кипятка.
Васин сидел молча. Уже на излёте мануал вдребезги разнёс стойку, где лежали диски с резервными копиями. Зигфрид погиб. Погиб навсегда, окончательно и бесповоротно. Но осознание этого факта приходило слишком медленно, куда медленнее, чем стремительная волна поднимающегося безумия. Теряя остатки разума, Васин закричал. Потом упал на колени и стал страшно и монотонно биться головой об грязный обеденный стол.
Рассказывают, что в тот день была необыкновенно поздняя, ноябрьская гроза. Десятой дорогой обойдя невнимательных синоптиков, она разразилась в одном из окраинных районов Москвы. Зябкий воздух был до предела насыщен озоном: молнии били во все наличные громоотводы, а иногда и мимо них, вызывая чудовищные перепады напряжения в электросети. Большинство пользователей сразу же отключили свои компьютеры и прочие электроприборы. Остальные же, невнимательные, неосторожные либо имеющие автономные источники питания, все как один увидели всплывающее окно с сообщением:«Файл Zigfrid_v1.08.exe успешно перемещён на небеса.» И кнопкой «о'кей». И почудилось им в беспрестанном рокоте грозы, будто это огромный небесный винчестер вращается над Москвой, обдуваемый кулером ветров. И есть на нём место для всех погибших файлов — больших и маленьких, хороших и плохих. А потом гроза кончилась, и все вернулись к своим обычным делам.
Отец Иннокентий, в миру программист Васин, пришёл в Троице-Сергиеву лавру сразу по выписке из психиатрической больницы имени Алексеева. Там он уже который год разрабатывает мощнейший некоммерческий антивирусный монитор «Архангел Михаил». Вирусов за прошедшее время расплодилось немеряно, а активная позиция Русской Православной Церкви не могла не вызвать негативный отклик в определённых кругах интернет-общественности. Поэтому Васину прощают многое: и греховную склонность к пиву, и частое отсутствие на вечерних службах, и привычку вставлять тексты молитв в комментарии к программам. Последнее, впрочем, иногда трактуют в его пользу, как признак религиозного рвения. Сам же он, стесняясь и наматывая на кулак окладистую бороду, утверждает, что такие программы лучше компилируются.
Брунхильду и поныне можно увидеть на его старой квартире. Теперь там живёт его племянник с женой и маленьким ребёнком, и когда по вечерам они садятся пить чай, в никелированном Брунхильдином боку отражается мягкий свет торшера. Все, кто знаком с Павликом Васиным достаточно близко, чтобы напроситься в гости, могут послушать её уютное пыхтение и поглядеть в её оранжевый глазок-лампочку. Только вот свистеть она больше не умеет. Никто не знает, почему.
А если ты, мой дорогой читатель, оторвёшь взгляд от текста и посмотришь на небо за окном — может быть, тебе удастся увидеть, как за облаками, за толщей воздушного океана, среди орбит искусственных и естественных спутников, день и ночь вращается небесный винчестер, запоминая, запоминая, запоминая…
